Камбрийская сноровка - Страница 34

— Ну, так кто это у нас? Зверь? Скажи: зверь!

Малыш молчит. Смотрит, внимательно. Говорит:

— Мама.

Немайн вздыхает. Выдергивает руку из игрушки, ставит пушистую перчатку на тряпичный ковер — мордочкой к сыну.

— А теперь кто?

— Звел!

Загребущие руки хватают игрушку… Обнимают. Ну любит он рукавичку–звереныша! Спать без нее отказывается. А позади — другой ребенок, постарше. Окликает:

— Сестра… Прости, не получается звать тебя чужим именем.

— Зови сестрой. Можешь и младшей: тоже будет правильно!

— Опять за свое? Не выйдет, дудочки! Ты старшая, я всегда на тебя быть похожей хотела… И хочу. Ты почему на полу лежишь?

— А как с Вовкой играть? Я и так слишком часто смотрю на сына сверху вниз. Когда в кроватке качаю, когда кормлю, когда учу ходить…

— А зачем игрушка такая страшная: зверь?

— Почему страшная? Мягкая, теплая…

— Страшная! Эйра говорила, тебя оборотнем считают. Может, поэтому?

Немайн задумалась. Мягкая игрушка — изобретение сравнительно позднее. Медведей, похожих на зайцев, и зайцев, похожих на медведей породил девятнадцатый век. Тряпичные куклы водились и раньше, и будь у нее дочь, куклу бы и получила. А так… В голове уже крутился ответ, когда в дверь постучали. Явился отец Пирр, с порога начал что–то говорить. Что — Немайн не разобрала: по ушам полоснул пронзительный вопль, мимо глаз проскочило нечто смазанное, совершенно не напоминающее робкую Анастасию. Нечто врезалось в отца Пирра и со злобным рычанием — куда там «страшному» зверику — принялось святому отцу бороду вырывать!

Немайн сама разнимать не полезла. Сунуться между — с двух сторон и получить. Зато, отдав приказ, остаешься наверху. Судьей, как хранительнице правды и положено. Кроме того, когда тебя не отпихивают и не волтузят, есть время сообразить, что именно кричала сестра, и что пытается пробулькать священник. Когда самое неприятное будет позади, можно будет уставить на «простого» священника Пирра сверлящий немигающий взгляд, и поинтересоваться:

— Извольте, ваше святейшество, объяснить свое поведение.

Пирр, оказывается, целый патриарх Константинопольский, пусть и в бегах. Не самозванец: не узнай его базилисса, борода осталась бы целой. Сейчас Анастасия ходит вокруг тигрицей, цедит:

— Предатель. Изменник. Иуда!

Снова вострит когти.

— Ворот распахнется. Тут мужчины есть…

Зажала ворот рукой. Вот они, особенности аварского платья. Все лишь запахнуто, скромность защищает платье–рубаха, так и у него ворот нараспашку, на легкой шнуровке. Пирр ее, видимо, оттолкнуть пытался, порвал. Не придержишь — случится то же, что грозило местными ткачихам, пока сида не подсказала как делать пуговички. А в комнате мужчины есть, и взгляды нет–нет, да проскочат мимо девичьей груди… Интересно им!

Тут Немайн поняла: ей тоже интересно. Мужская память? Ничего, в отличие от мужчин у сиды интерес невинный, и удовлетворить его легко. Будет сестра–по–должности мыться — заглянуть, спинку потереть…

Анастасия краснеет — хорошо. Можно добавить для верности:

— Или ты все–таки подменыш с Родоса? А то и портовая кошка — вон как царапаешься!

— Я Анастасия Аршакуни, дочь великого Ираклия. Как и ты!

— Тогда прости недостойного служителя божия Пирра… — раздался голос «простого» священника, — как сестра твоя Августина! Прости малодушного наставника твоего…

Немайн покосилась на Пирра — уже не дрожит. Голову склонил, что в хитрых глазах прячется — не понять. Сейчас скрутит девочку словами… Сам хорош! Жил тут инкогнито, молчал. Августиной считает! Получай!

— Хорош воспитатель… ученицам за пазуху лезет, а потом, пока те растеряны, словесами добивает. Молчи, пока говорить не разрешу. Иначе…

Медленно сжала кулак. Проследила — дошло. Кивнул. Хорошо, теперь другая сторона.

— И ты, святая и вечная, успокойся и изложи: за что сей человек подлежит борододранию. Просто так драться нельзя: римский император не ограничен никакой властью, кроме божественной, но ограничен процедурой. Именно для того, чтобы, вырвав кому–нибудь сгоряча бороду, не пожалеть об этом после. Ну?

Следующие полчаса она слушала историю патриарха Пирра, человека весьма одаренного умом, но, увы, не храбростью. Говорили два голоса — обвиняющий и оправдывающийся, и Немайн получала истину, проводя между ними среднее.

Пирр стал патриархом Константинопольским после Сергия. Тот тоже был соратником императора Ираклия, тоже стремился примирить расколовшихся в вопросе о количестве природ Христа христиан… Император считал, что, когда с севера идут авары, с востока персы, а на юге растет зубастый зародыш Халифата — устраивать внутренние дрязги не стоит. Сергий и Пирр разработали учение, которое должно было всех примирить, но результатом стал раскол недавно единого учения уже на три части. Монофизиты все равно сочли мусульман ближе по духу, чем иных христиан, в Сирии и Египте били императорской армии в спину… Поражения свели в могилу сперва Сергия — так Пирр и стал патриархом, а затем и Ираклия. Император просил патриарха присмотреть за семьей… а тот не справился.

Видел кричащую толпу — и заготовленные слова застревали в горле, слова, которых было бы достаточно, чтобы успокоить, убедить, перетащить на свою сторону. Смотрел на вдову Ираклия, Мартину — но та тоже превращалась в изваяние.

Пирр все умел договариваться — в покоях и залах, пока угроза оставалась словами и не могла реализоваться немедленно и страшно — но каждый следующий договор становился все тяжелей. С самого начала из перечня соправителей исчезли дочери Ираклия, потом и Мартина из коронованной императрицы оказалась всего лишь матерью императоров, потом к ее сыновьям прибавился племянник. Пирр просчитал, что дальше. Узнал, кого прочат на опустевшую кафедру. Сначала хотел добраться до дворца, предупредить — но на улицах было уже неспокойно, и он не рискнул. Корабль унес патриарха в Африку, а императорская семья осталась на расправу.