Камбрийская сноровка - Страница 79

— Книги читает, — сказала Немайн.

— У него же глаза…

Сида только улыбнулась. К островатым клычкам Дионисий за год жизни в Камбрии уже привык и полагал их приложением к происхождению базилиссы Августины от брака дяди с племянницей. Этакая форма неудовольствия свыше, причем в высшей степени справедливая. Родителям наверняка больно смотреть было, а девочка вполне собой довольна. Не тогда, так сейчас.

— Меня тоже беспокоят глаза его святейшества. Я понимаю, он обрадовался… но как бы не испортил их еще сильней. Ему нельзя читать слишком долго. Эх, был бы он камбрийцем, я могла бы сказать, что это такой гейс. А так он в гейсы не верит.

— Болезни, происходящие от бесов, гейсы… еще недавно ты боролась с пережитками язычества. А теперь?

— А что теперь? Нет в ограничении нагрузки на больной орган ничего, кроме житейского здравого смысла, — сказала Немайн. И все же огненные вихры покаянно склонились, — но гейсом именовать, согласна, нехорошо. Виновата. Больше не буду.

— А уверение, что все болезни от бесов?

— Я, преосвященный Дионисий, мельчайшие существа бесами не именовала. Маленькие паразиты… Крысы невелики, блохи совсем малы, а эти совсем крохотные. В том, что они существуют, можешь убедиться. Они малы, но увидеть их можно, хотя для этого и потребуется инструмент…

Если бы разговор шел внутри. Если бы не сбежались люди. Если бы добрая половина горожан не знала греческий…

Теперь пути назад не было. Весь город знает — сида собирается показывать нечистую силу. Служба прошла скомкано. Люди молились искренней, чем обычно, но того, что будет дальше, ждали еще сильней. Наконец, явились носилки со святейшим Пирром — и устройством.

Друиды уплыли в Ирландию, но всякий, кто видел в руках патриаршего секретаря блестящее стекло на бронзовых ножках, с винтами, вспомнил: у друидов и ведьм побогаче бывают иногда шары из прозрачного камня, которые они используют для снятия проклятий. Обычно — маленькие. Здесь — не шар целиком, только часть. Зато — большой!

В нефе уже подвинули скамьи. Посередине, под пересекающимся светом из витражей — стол. Ушастая сида, что пристроила под лупой образец, и разводит руками.

— У меня другие глаза… Святейший Пирр, твой секретарь умеет пользоваться большой лупой?

Секретарь Пирра — свой, гленский, из вновь рукоположенных белых священников. Еще зимой был воин как воин, в общем строю стоял с копьем. Таким и остался, только сменил копье и топор на слово, и стеганую куртку — на сутану. Да жена–попадья окончательно перестала бояться развода… Оглядывается на патриарха.

— Начинай, сын мой. Мне тоже интересно.

Секретарь взялся за ручку маленького ворота. Принялся поворачивать — чуть заметно. Множество глаз — самых влиятельных глаз Британии, что уставились на него со всех сторон, не заставили руку ни дрогнуть, ни дернуться. Второго такого прибора нет. Оставить его святейшество с маленькой лупой из бесцветного камня, который сида называет «силикат бериллия»? Простить, пожалуй, простит. А совесть? Новый прибор — простому священнику заказать не по худому кошелю. У патриарха константинопольского денег тоже немного. Есть десятина — которая, на деле, куда меньше десятой части дохода гленцев, и так вся уходит на подготовку новых священников. Есть назначенное Римом и Карфагеном вспомоществование, но его хватит лишь на прожитие самому иерарху и скромному штату, никак не на скупку драгоценностей. Вот и смотрит патриарх на прибор для чтения так, словно это его глаз вынули и приспособили к делу.

Пирр камбрийскому любопытству отказать не смог — не теперь и не в том, что оно же и принесло, опередив греческую мудрость. Стоит, раздумывает над иронией бытия: у Августины–Немайн в голове вся императорская библиотека, да и своих мыслей немало, но и ее обходят, словно легкая квадрига тяжелую трехосную колесницу в смешанной гонке в честь королевских свадеб… Так же ловко — на повороте, на разгоне. Так же временно — потому, что трехосная без груза немногим тяжелей, а тянет ее аж шестерка.

Не зря украшали ипподром! Ристалища вышли славными, а зрители орали так, что вспомнился Константинополь. Какая разница, что вместо ипподромных партий своих во всю глотку поддерживали кланы? Та, что до поножовщины не дошло — на трибунах ипподрома нередко лилась кровь. Не все плохо в обычае кровной мести — иногда он придает людям должную сдержанность. Кстати, Кэдманы взяли немало призов, и искренне считают, что успехом обязаны своей сиде.

Правы. Как только местная изобретательность повисает в воздухе, теряет нить — как и что искать, бегут за советом к Немайн. Без могучей основы, без греческого знания, у местных никаких открытий бы не было.

Увы, она всего лишь девушка, пусть и касалась ее лба и рук душистое миро помазания. У нее не тысяча рук, и голова одна — приходится ставить на службу природную любознательность граждан. По Кер–Сиди объявлено — всякий хитрый опыт с новой механикой — разрешен, но за линией городских стен. Место надлежит огородить, на ограждение повесить красный флажок. Трижды громко объявить о возможной опасности…

Все для того, чтобы зрители собрались! Бывало, иных потом для похорон по кусочкам собирали — все равно красная тряпица действует, как приглашение на состязание бардов или рыцарский турнир. Что ни день — то эксперимент, что ни неделя — удачный. И никогда не угадаешь, что следующим придет в голову пытливому камбрийскому разуму.

Два месяца назад стекольщик был в гостях у гончара — тот хвастал новым гончарным кругом с водяным приводом. Мастерская стояла в предместье, красная лента нашлась в косе у дочери стекольщика, три раза проорать: «Берегись, колдуем!» — недолго…