Камбрийская сноровка - Страница 57

— Святые и вечные, радуйтесь! Будет ли мне дозволено поговорить с хранительницей Республики?

Он всегда говорит — «Республики» и никогда — «республики Глентуи». Не оставляет надежды, что Немайн однажды сорвет воск с рубина на пальце, сожмет кулачок и скажет: «Римом правлю я!»

Не дождется. Пусть она допустила оплошность, ненароком превратив признание Анастасии в двойное признание, империя ей совсем не нужна. Немайн хочется жить — удобно, так, как ей нравится. Уютный и безопасный дом для себя и сына, любимая работа — крупномасштабное строительство, хорошие люди вокруг… Хорошие в ее понимании, а не по понятиям седьмого века. Этого хватит. А для этого хватит хорошего, сильного города. И никаких империй!

Впрочем, это вовсе не означает, что римлянин в ее мире — лишний. Наоборот. Один из тех, кого она рада видеть рядом.

Сейчас Эмилий вытянулся в струнку… а ее ноги еле держат. Приходится опереться на фальшборт. Сделать вид, что ползущий мимо берег — очень интересен.

— Слушаю тебя.

— Почему ты учишь святую и вечную именно так?

Немайн разглядывает ползущую мимо сетку из полей. Здесь, в низине, все уже боронованы и засеяны. В иные семена легли по старинке, разбросанные рукой. По иным прошли сеялки. В другое время кланы отвергли бы новизну, но теперь рвут сеялки и жатки из рук — за серебро, за расписки, в долг под будущий урожай.

После зимнего похода за Северном их ждет общая земля. Земля, которая, по традиции, станет чьей–то, только разрыхленная бороной и зазеленевшая всходами. Каждому клану хочется ухватить побольше! Особая сладость — сделать это из–под носа у переселенцев, даже у родичей–бриттов из Бретани, Думнонии и Стратклайда, или ирландцев–десси.

Последних больше всего: на родине их считают за народ второго сорта, потомков побежденных, здесь, в Камбрии, за королевский клан. Оттого первое, что делает десси, переселившись на новые земли — шьет себе штаны, чтобы показать: он камбриец, пускай и ирландских кровей…

Немало приплывает и римлян из Африки. Эмилий тому примером. Год назад явился как товарищ купца. Потом — взялся помочь со снабжением армии в походе и скупкой трофеев. Когда он прирос к холмам? Скорее всего, в тот день, когда не смог отдать врагу мост, на котором лежала искалеченная камбрийка. Эйлет, сестра Немайн. Тогда маска купца слетела, и рыцарей Уэссекса встретил разведчик–трапезит. Воин, сотня которых приравнивалась по силе к ополчению крупной провинции. Лучший из таких воинов. Как раз — сотник, жалованием и положением равный легату в обычном войске.

Он пытался спасти легенду — потом. Сочинил байку: мол, это сестра древней сиды — героиня, а я так, раны ей перевязал. Обманул всякого, кто верит в древнюю сиду. А значит, не Немайн!

И не ее сестер. Эйлет рассказала все, как было. А о чем промолчала, сказали глаза и жесты, напряженная спина и внезапная рассеянность. Признаться любимому не решилась, а тот взял и уплыл. Прощался холодно, как с чужой, будто и не стояли рядом — сперва в одном строю, потом спина к спине, потом — он над ней, как утес, укрывший застигнутую грозой странницу. Слез не было, только тихая скорбь: «Кому я нужна, однорукая?»

Немайн, которую римский разведчик уже тогда счел за базилиссу Августину, он говорил иное.

— Я не уверен, что вернусь, но поступить иначе — не могу. Не могу жить под личиной — с единственной, которой готов доверить спину. Не могу нарушить присягу и служить тебе, притворяясь, что верен другому императору. Потому явлюсь в Карфаген, скажу, что мне нужна отставка, и будь, что будет. И если от прежней службы меня избавит железо — скажи сестре, что бессердечный чужак из Африки не стоит ее слез…

Возвратился. Живой, веселый, свободный — радостной и пьянящей волей, которая не от чего, а для чего. Сейчас от этой воли осталась половина. Эмилий снова на службе. У маленькой республики теперь есть магистр оффиций, который настолько ошалел от появления второй императрицы и признания первой, что безропотно присягнул обеим. Теперь вот смотрит, как две коронованные особы размахивают тяжелым и тупым с тем, чтобы научиться владеть изящным и острым. Солдатский способ! Но почему девушку в пурпуре следует учить, как рекрута?

На лбу учительницы повязка белая. Как говорит сида — теперь, после нового крещения, даже для римлян — Немайн: «Жадная я». Британский пурпур дешевле средиземноморского, но на унцию краски все равно приходится извести тысячи моллюсков. Уши прижаты, глаза прищурены — обычный человек. И слова — обычные для правительницы. Разве что мудрые не по возрасту…

— Человекоубийство, — говорит Немайн, — не должно стать для моей сестры любимым занятием, а искусство фехтования способно увлечь. Отвлечь от куда более важных и интересных наук. Так пусть останется скучной рутиной, набором повторяющихся изо дня в день приемов. Императрице стоит понимать простого воина, натасканного без изысков. Таких в любой армии — большинство… Ой, смотри! Подарки разбежались!

Дверь, ведущая к устроенным в кормовой надстройке каютам, с тихим скрипом приотворилась. В щелку показалась черная точка носа, за ней последовала острая мордочка, покрытая короткой палевой шерстью, черные бусинки глаз. И, наконец, уши. Всем ушам уши! Мягкие, приминающиеся о препятствия — зато каждое с голову зверька. На их фоне и обычная лисья гордость, хвост, кажется малозначительной деталью.

Зверек сел. Зевнул, показав набор острых белых зубов… почти как у сиды. Хищник, хоть и меньше кошки. Поворот, взмах пушистого хвоста — и вот игрушечный лис выволакивает на палубу то, что сразу через дверь протащить не сумел — крысу. Здоровенную, едва не больше его самого.